Чернышевский Николай Гаврилович. Ангел или демон. Текст : Ия Яковлева.
| Он родился в Саратове, 12 (24) июля 1828 года , в семье священника, протоиерея Гаврилы Ивановича; получил домашнее образование, весьма эффективное. С детства НГ был библиофаг, честный малый и скромник. Именно эти качества служили предметом как восхищения, так и осуждения современников. Личность незаурядная, частью провокационная, Николай Гаврилович, вызывал у ближних чувство отнюдь не равнодушия, доходящее иной раз до неадекватности. Известно, что уже в 16 лет Николай Чернышевский знал 9 языков: латинский, древнегреческий, персидский, арабский, татарский, древнееврейский, французский, немецкий и английский. Но к сыну священника светская гордыня умом и блеском не пристала. Хотя и стезя духовной карьеры не пришлась по вкусу. Семинария показалась неинтересным учебным заведением для НГ, и он поехал в Петербург, где поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Жизнь в Петербурге не была скучной, разум Николая Гавриловича кипел, увлеченный социальными утопиями французов, а здоровье хирело. Сказались тут и нездоровый столичный климат, вся эта выморочность петербургская, и экономия средств на питание и проживание. В 1850 г. Чернышевский окончил курс кандидатом и уехал в Саратов, где получил место старшего учителя гимназии.  В Саратовской мужской гимназии НГ обнаружил унылые признаки глуши: дремучесть и невежество; но энтузиазм не позволил отступиться от деятельности преподавателя, в которой он проявил смелость, незаурядность наряду с методологической ясностью своей системы преподавания. Молодой учитель обращался к своим ученикам на «вы» и стремился привить вкус к качественной словесности. В дружеском окружении Николая Гавриловича в Саратове числились немногие интеллигентные лица, наверное, все, чем располагал город в то время: историк Н.И. Костомаров, коллега по гимназии Е.А. Белов, поэтесса и собирательница фольклора А.Н. Пасхалова. Особую симпатию питал Николай Гаврилович к А.Н. Пасхаловой, бросившей вызов морали провинциального общества. Широкообразованная и высококультурная женщина решилась на "предосудительный акт", пошла на официальный развод с мужем-пьяницей. На тот момент мало кому из саратовских знакомых мог Чернышевский раскрыть свой образ мыслей. Оставаясь послушным и любящим сыном, он неминуемо разошелся с родителями во взглядах, о чем свидетельствует запись в дневнике: "Я человек совершенно другого мира, чем они, и как странно было бы слушаться их относительно, например, политики или религии". В феврале 1853 года он познакомился со старшей дочерью саратовского врача Васильевой Ольгой Сократовной. Историю отношений со своей будущей женой Н.Г. Чернышевский изложил в "Дневнике моих отношений с тою, которая теперь составляет мое счастье". Ольга Сократовна — энергичная истеричка цыганских кровей, не снискала любви и уважения биографов Чернышевского. Ведь она была просто женщина, мать его детей, никак не боевая подруга, например, или соратник в литературной и политической деятельности. Ольга Сократова не уехала за ним в ссылку, однажды лишь навестила, пробыв 4 дня в Сибири, пользовалась личной свободой неограниченно, и не была ни разу бита, ругана, осуждена своим мужем. Все осуждение ей досталось от биографов. По «делу Чернышевского» отметились многие. Наиболее четко прозвучало неприятие личности и дарования Чернышевского в романе «Дар» Набокова. Возможны и семейные мотивы: дед Набокова, придворный сановник и министр юстиции при Александре III, лично отдал Чернышевского под надзор полиции после астраханской ссылки, и идейные. В "Даре" бескомпромиссно, полно, тщательно отражен феномен неприятия писателями-аристократами парвеню, плебея, претендующего на равноправное место в пантеоне русской культуры. Писатели-помещики (Толстой, Тургенев и пр.) к середине 19 века вдруг обнаружии в своем обществе пролетариев умственного труда, активно упражняющих свой слог в редакциях "Современника", "Времени", "Эпохи", "Русского слова". Вскоре после Каракозовского дела в Саратов приехал министр народного просвещения граф Д.А. Толстой. В речи перед учителями, не называя имени Чернышевского, он прямо обвинял его в распространении "разрушительных идей, последствием коих, как теперь сказывается на опыте, было умственное и нравственное развращение некоторых людей, сделавшихся несчастною жертвою этой пропаганды". В конце 1853 г., благодаря хлопотам старого петербургского знакомого - известного педагога Иринарха Введенского , занимавшего влиятельное положение в педагогическом персонале военно-учебных заведений, Чернышевский выехал из Саратова на службу в Петербург, и поступил учителем русского языка во 2-ой кадетский корпус. Он был недостаточно строг к ученикам, которые злоупотребляли его мягкостью. Из-за того, что он дал дежурному офицеру унять шумевший класс, Чернышевскому пришлось оставить корпус, после чего он взанялся исключительно литературной деятельностью. Начал он в 1853 г. небольшими статьями в "Санкт-Петербургских Ведомостях" и в "Отечественных Записках", рецензиями и переводами с английского, но уже в начале 1854 г. перешел в "Современник", где скоро стал во главе журнала. В 1855 г. Чернышевский, выдержавший экзамен на магистра, представил в качестве диссертации рассуждение: "Эстетические отношения искусства к действительности" (СПб., 1855). Эта диссертация стала чем-то вроде красной тряпки для «эстетов» и теоретиков «чистого искусства». Личные качества НГ, на самом деле, дают верный ключ к правильному пониманию проповеди утилитаризма. Чернышевский лучшие движения нашей души сводит к понятию "разумного" эгоизма - но "эгоизм" этот особого толка: человек, поступая благородно, действует так не для других, а исключительно для себя. Он поступает хорошо, потому что поступать хорошо доставляет ему удовольствие. Чернышевский предлагает убедить людей, что поступать хорошо "не только возвышенно, но и выгодно", и в этом ярко сказался только высокий строй души проповедника "разумного эгоизма". Наивность, искренность, скромность, ангельский образ мыслей и действий — все это В. Набоков в своем романе обратил в противоположность. И целый абзац посвятил «черной» природе личности и дара Николая Гавриловича. «недоброжелатели мистического толка говорили о "прелести" Чернышевского, о его физическом сходстве с бесом (напр., проф. Костомаров). Другие, попроще, как Благосветлов (считавший себя франтом и державший, несмотря на радикализм, настоящего, неподкрашеного арапа в казачках), говорили о его грязных калошах и пономарско-немецком стиле. Некрасов с вялой улыбкой заступался за "дельного малого" (им же привлеченного к журналу), признавая, что тот успел наложить на "Современник" печать однообразия, набивая его бездарными повестями о взятках и доносами на квартальных: но он хвалил помощника за плодотворный труд: благодаря ему в 58 году журнал имел 4.700 подписчиков, а через три года — 7.000». Физическое сходство с бесом, наверное, легче было усмотреть у неподкрашеного казачка Благосветлова, но это ведь дворянская забава, эстетизм.. Набоков, впрочем, не забывает в романе щелкнуть по носу и доктора Чехова («в медицине Чехов не оставил ни малейшего следа»), и «простака» Ползунова, изобретателя паровоза, подумаешь, лапотник-самоучка. (при всей своей гениальности Чернышевский не мог быть равен Марксу, по отношению к которому стоит-де, как по отношению к Уатту -- барнаульский мастеровой Ползунов). Обращает на себя внимание определение «при всей своей гениальности». То есть, нельзя было не понимать. И добавляет от себя ВН, изучивший самым мелочным образом (как бы даже в комическое подражение объекту критики) детали биографии Чернышевского - «Чернышевский, словно предчувствуя аналогию и заранее опровергая ее, говорил о "Капитале" (посланном ему в 1872 году):"Просмотрел, да не читал, а отрывал листик за листиком, делал из них кораблики (разрядка моя) и пускал по Вилюю". Набоков живописует физическую непривлекательность НГ с особым чувством и искусностью (и где ж тут упомянутая бесовская прелесть Николая Гавриловича прячется): У него был особенный тихий смешок (Толстого Льва бросавший в пот), но, когда хохотал, то закатыватся и ревел оглушительно (издали заслышав эти рулады. Тургенев убегал). Набокову обидна способность НГ хорошо играть в шахматы, которую он старается ребячески, бездоказательно, впустую, опровергать: «другой Костомаров, профессор, где-то говорит, что Чернышевский играл в шахматы мастерски. На самом-то деле ни Костомаров, ни Чернышевский ничего в шахматах не смыслили». В 1864 году, уже находясь в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, Чернышевский стал объектом еще одного литературного пасквиля. Речь идет о "Зараженном семействе" Л. Толстого, изобиловавшем такими грубыми выпадами в адрес автора "Что делать?", что это вызвало отрицательную реакцию даже у тех, к кому Л. Толстой обращался с энергическими хлопотами о постановке пьесы. "Это такое безобразие, что у меня положительно завяли уши от его чтения", - писал А. Островский Некрасову. Л. Толстой даже не пытался в своем "Зараженном семействе" полемизировать со взглядами автора "Что делать?", подвергнув вместо этого грубым поношениям личность самого автора. Не менее темпераментно отзывался о Чернышевском Тургенев: "Ах, да! чуть было не забыл... Григорович!.. Я имел неоднократно несчастье заступаться перед Вами за пахнущего клопами (иначе я его теперь не называю) - примите мое раскаяние - и клятву - отныне преследовать, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и в особенности недозволенными средствами!.. Я прочел его отвратительную книгу, эту поганую мертвечину, которую "Современник" не устыдился разбирать серьезно... Raca! Raca! Raca! Вы знаете, что ужаснее этого еврейского проклятия нет ничего на свете". Тон письма почти невозможен по своей оскорбительности, но он неплохо передает характер внутрилитературных страстей, разыгравшихся с появлением Чернышевского в "Современнике". Гениальным писателям-помещикам претило чувство, которое Чернышевский сам в себе определял (и культивировал) как "холодный фанатизм", питалось абсолютной убежденностью в нравственном превосходстве "разночинской" личности над личностью аристократического склада и типа.  Статья НГ "Русский человек на rendez-vous" - блестящая литературно-критическая работа, и не уступающий тому же Набокову в язвительности образ дворянского недоросля, либертина и оранжерейного ничтожества: "...поэт сделал слишком грубую ошибку, вообразив, что рассказывает нам о человеке порядочном. Этот человек дряннее отъявленного негодяя". В течение 1855 - 1857 гг. появился ряд обширных историко-критических статей его, в ряду которых особенно выдающееся место занимают знаменитые "Очерки Гоголевского периода", "Лессинг" и статьи о Пушкине и Гоголе. Кроме того, он в эти же годы со свойственной ему изумительнейшей работоспособностью и необыкновенной писательской энергией дал журналу ряд меньшего объема критических статей о Писемском,Толстом, Щедрине, Бенедиктове,Щербине,Огареве и других, многие десятки обстоятельных рецензий и вдобавок еще вел ежемесячные "Заметки о журналах". В конце 1857 г. и начале 1858 г. Чернышевский почти оставляет область критики и отдается политической экономии, вопросам внешней и внутренней политики и отчасти выработки философского миросозерцания. Когда "Современнику" было разрешено завести политический отдел, Чернышевский ежемесячно писал политические обозрения в течение 1859, 1860, 1861 и первых 4 месяцев 1862 г.. К сфере непосредственно философских работ Чернышевского относится только известная статья: "Антропологический принцип в философии" (1860, № 4 и 5). Добролюбов, который стал вести литературно-критический отдел, литературно злее Чернышевского; недаром Тургенев говорил Чернышевскому: "Вы просто ядовитая змея, а Добролюбов змея очковая". В мае 1862 г. "Современник" был закрыт на 8 месяцев, а 12 июня 1862 года был арестован Чернышевский и заключен в Петропавловскую крепость, где просидел около 2 лет. енат приговорил Чернышевского к 14 годам каторжной работы. В окончательной конфирмации срок был сокращен до 7 лет. 13 мая 1864 г. приговор был объявлен Чернышевскому на Мытнинской площади. Первые 3 года своего пребывания в Сибири Чернышевский провел в Кадае, на монгольской границе, а затем был водворен на Александровском заводе Нерчинского округа. Во время пребывания в Кадае ему было разрешено трехдневное свидание с женой и 2 маленькими сыновьями. Жилось Чернышевскому в материальном отношении сравнительно не особенно тяжело, потому что политические арестанты в то время настоящей каторжной работы не несли. Чернышевский не был стеснен ни в сношениях с другими заключенными (Михайлов , польские повстанцы), ни в прогулках; одно время он даже жил в отдельном домике. Он очень много читал и писал, но все написанное немедленно уничтожал. Одно время на Александровском заводе устраивались спектакли и Чернышевский сочинял для них небольшие пьесы. "Арестантам из простых они мало нравились, вернее, даже и совсем не нравились: Чернышевский был для них слишком серьезен" ("Научное Обозрение", 1899, 4). В 1871 г. закончился срок каторги и Чернышевский должен был перейти в разряд поселенцев, которым самим предоставлялось избрать место жительства в пределах Сибири. Тогдашний шеф жандармов, граф П.А. Шувалов , вошел, однако, с представлением о поселении Чернышевского в Вилюйске. Это было значительным ухудшением его участи, потому что климат на Александровском заводе умеренный, и жил там Чернышевский в общении с интеллигентными людьми, а Вилюйск лежит в 450 верстах за Якутском, в самом суровом климате, и в 1871 г. имел лишь 40 построек. Общество Чернышевского в Вилюйске ограничивалось несколькими приставленными к нему казаками. Пребывание Чернышевского в таком удаленном от цивилизованного мира пункте было тягостно; тем не менее он деятельно работал над разными сочинениями и переводами. В 1883 г. министр внутренних дел граф Д.А. Толстой исходатайствовал возвращение Чернышевского, которому для жительства была назначена Астрахань. В ссылке он жил на средства, которые ему, в меру его скромнейших потребностей, присылали Некрасов и ближайшие родственники. С 1885 г. начинается последний период деятельности Чернышевского. Оригинального, не считая предисловий к "Всемирной истории" Вебера, за это время Чернышевский дал немного: статью в "Русских Ведомостях" (1885): "Характер человеческого знания", длинную, всего менее блещущую поэтическими достоинствами поэму из древнекарфагенской жизни "Гимн Деве Неба" ("Русская Мысль", 1885, 7) и большую статью, подписанную псевдонимом "Старый трансформист" (все другие работы и переводы астраханского периода подписаны псевдонимом Андреев) - "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь" ("Русская Мысль", 1888, № 9). Статья "Старого трансформиста" обратила на себя внимание и многих поразила своей манерой: странно было в ней пренебрежительно-насмешливое отношение к Дарвину и сведение Дарвиновской теории к буржуазной выдумке, созданной для оправдания эксплуатации рабочего класса буржуазией. В 1885 г. друзья устроили для Чернышевского у известного издателя-мецената К.Т. Солдатенкова перевод 15-томной "Всеобщей Истории" Вебера. В Астрахани Чернышевский успел перевести 11 томов Вебера. В воспоминаниях лиц, видевших Чернышевского в Астрахани, больше всего подчеркивается удивительная его простота и глубокое отвращение ко всему, что хотя бы отдаленнейшим образом напоминало позу. В июне 1889 г., по ходатайству бывшего тогда астраханским губернатором князя Л.Д. Вяземского , ему разрешено было поселиться в родном Саратове, где он с прежней энергией взялся за Вебера, успел перевести 2/3 XII тома и ввиду того, что перевод приходил к концу, стал подумывать о новом грандиозном переводе - 16-томного "Энциклопедического Словаря" Брокгауза. Но чрезмерная работа надорвала организм, питание которого шло очень плохо, вследствие обострения давнишней болезни Чернышевского - катара желудка. Проболев всего 2 дня, Чернышевский в ночь с 16 на 17 октября 1889 г. скончался от кровоизлияния в мозгу. Похоронен на Воскресенском кладбище г. Саратова. | |
| Просмотров: 1378 | |
| Всего комментариев: 0 | |